Дитя эпохи - Страница 86

– Очень рад, – приветливо сказал старик, помахивая седыми бровями.

– Андрей Андреевич – автор идеи, – сказал Симаковский.

– Ну-с, с чего начнем, друзья мои? – приподнято спросил Даров.

– С идеи, – предложил я. – Я ничего про идею не знаю.

– В таком случае, простите. Может быть, я буду повторяться. Многое я уже говорил Юрию Павловичу, – обратился Даров сначала к Симаковскому, а потом ко мне. – Пойдемте прогуляемся.

И мы пошли прогуливаться, окружив Дарова с двух сторон вниманием. Даров говорил, поворачиваясь то ко мне, то к Симаковскому, дергая руками, а иногда на полном ходу останавливаясь, когда его поражала какая-нибудь мысль. Мы с Симаковским по инерции проскакивали вперед, но тут же замечали отсутствие старика и оборачивались. Даров стоял посреди улицы, хлопая себя ладонью по лбу, и повторял:

– Какой поворот! Какой замечательный поворот!

Он имел в виду поворот темы. И мы шли дальше, обсасывая идею. Даров оказался чрезвычайно увлекающимся человеком. Слава Богу, что дело происходило летом. А то бы мы замерзли, наверное, насмерть, потому что гуляли до полуночи. Даров незаметно перешел на стихи и читал нам Пушкина. Он читал громко и выразительно. Симаковский воспитанно прикрывал рот, зевая. Ему хотелось спать. Я трепетал, соприкоснувшись с миром творческих работников.

В голове у меня скакали мысли о Прометее.

Профессионал пера

Несколько слов о Прометее. Я буду пересказывать своими словами миф, который поведал нам Даров. Не думайте, что вы все знаете о Прометее. Я тоже так думал, а зря. Прометей! Любимец богов!… Никакой он не любимец. Совсем даже наоборот.

Еще раз подтвердилось, что невежество не знает границ. Поэтому я и расскажу миф о Прометее, чтобы не возникало потом путаницы.

Так вот. Прометей не был человеком. Он был титаном, а следовательно, бессмертным. В свое время он оказал какие-то услуги Зевсу, а потом отошел от политики и стал заниматься наукой. Люди в то время были совершенно дикие. Впрочем, как и сейчас. У них даже огня не было. Прометей очень полюбил обыкновенных смертных. Таких, как я. Совершенно непонятно, за что. Наверное, из сострадания.

Он выкрал у богов огонь и подарил его людям. Это первое. Возможно, это сошло бы ему с рук, если бы он не пошел дальше. Но Прометей научил людей ремеслам и наукам. Это второе. Ввел понятие медицины. Построил первый корабль и дал людям искусство. Это, кажется, последнее.

Про искусство я не совсем четко представляю. Как он его дал? В какой, так сказать, форме? Но это, к счастью, не важно.

Конечно, Прометей работал на пустом месте, поэтому успел так много сделать. Кроме того, он имел кучу времени, поскольку был бессмертен. Но в конце концов его деятельностью заинтересовался Зевс. Люди к тому времени немного обнаглели, получив столько знаний. Знания в этом смысле отрицательно сказываются на характере.

Зевс приказал прибить Прометея к скале. Его прибили. Умереть он физически не мог, а мучиться – сколько угодно. Он лежал на скале, и каждое утро прилетал орел, который терзал ему печень. Продолжалось так я не знаю сколько, но долго. Потом Прометея освободил Геракл, но это уже к моей истории не относится.

В результате всего вышеизложенного Прометей стал собирательным типом. А огонь Прометея стал символом служения людям.

Кстати, цикл наших передач так и должен был называться: «Огонь Прометея». Схема была такая: мы с Грудзем пишем сценарий на 45 минут из какой-нибудь области физики. Рассказываем, кто ее двигал с самого начала, а потом дальше. Останавливаемся на Прометеях: Ньютон, Эйнштейн, Мария Кюри и прочие. А в конце передачи выступает наш Прометей из той же области физики и рассказывает, как он сейчас двигает науку вперед. Было одно условие: не ниже доктора наук. Кандидаты наук на роль Прометеев не годились.

– Служение людям! – воскликнул Даров, когда мы гуляли. – Цель творчества – самоотдача… Знаете, чьи это стихи?

– Безусловно, – кивнул Симаковский.

– Не помню, – кивнул я. Не люблю интеллектуальных тестов.

Словом, Даров нас настроил эмоционально. Настолько эмоционально, что Грудзь на следующий же день запил. Конечно, он не так примитивно запил, как большинство. Грудзь красиво запил, интеллигентно. Он пил коньяк.

Я пришел к нему, как мы условились. У Симаковского была однокомнатная квартира убежденного холостяка. На стенах висели афиши цирковых представлений. Раньше Грудзь писал сценарии цирковых представлений, массовых гуляний и традиционных заплывов. А теперь его потянуло на физику.

– Ты слышал, старик, что сказал старик? – спросил Симаковский, наливая мне коньяк. – Служение людям! Это мы должны отразить.

– Давай отразим, – сказал я.

– Прием! – закричал Грудзь. – Главное – найти прием! Представь себе – мы пишем про фазотрон. Знаешь, кто его изобрел?

– Нет, – сказал я.

– Эх, ты! Физик… – сказал Симаковский. – Ну, ладно. Не будем про фазотрон. Будем сначала про эти… Маленькие такие…

– Электроны? – спросил я.

– Нет. Ква… ква… – заквакал Грудзь.

– Кванты, – догадался я. – А ты что, старик, их видел когда-нибудь? Почему ты решил, что они маленькие?

– По телевизору показывали, – сказал Симаковский. – Маленькие, круглые и светятся. На каждом крестик стоит.

– Это протоны, – с тоской сказал я.

– С тобой не договоришься! – закричал Симаковский. – Кто их изобрел?

– Планк, – сказал я, чтобы не запутывать Симаковского.

Симаковский задумался. Он пошевелил губами, произнося про себя трудную фамилию. Потом он хлопнул рукой по колену.

– Бланк! – сказал он. – У меня был друг Женя Бланк. Тоже головастый мужик. Мы с ним в Саратове устраивали гастроли львов. Понимаешь, полный стадион народу, и прямо на футбольное поле вертолет выгружает дюжину львов!… Нет, шестерых. Все равно страшно. Дрессировщик запутался в веревочной лестнице, а львы побежали к трибунам. Так Женя Бланк встал грудью и, пока дрессировщик распутывался, гонял львов туда-сюда по площадке. Он был материально ответственный за мероприятие.